Снега нет совсем, но и зелени нет. И хотя солнце почти по-летнему оккупировало
дни, небо еще холодно, а город кажется сиротским, неприбранным с грязными сырыми
газонами и мусором в каналах – этих удивительных сточных канавах, оправленных в
классический гранит.
Неуютно и в пригороде Шушары, в котором под афишу чин-чинарем мы концертируем за
символические, зато легальные рубли вместе с экстравагантно-веселой группой
АУКЦИОН. Эти ребята работают в "новой волне" остроумно и с жениховским
напором, который и сублимирует в декадентский спектакль.
Танец с условными саблями, исполненный в Рок-клубе месяц назад, дает право
ГОРОДУ, так мы теперь называемся, играть второе отделение. Мы играем вдруг
настолько собранно, что нас теперь уже (правда, не без происков со стороны
приятелей-начальников в современном узаконенном временем рок-жанре, отведших нам
с Николаем место в величественной гробнице романтического начала, в какой-то
пирамиде, в неприступности мертвого величия) приглашают, нам позволяют принять
участие в очередном фестивале рок-музыки.
И, раскрутив колесо опять, я думаю: "Да, мы утерли нос женихам и показали
настоящий "драйв". А мертвая легенда, как подкачанная шина, обрела
упругость, и колесо завертелось. Но тогда у нас было по одной мысли, а вместе,
как сжатые пальцы, мы становились кулаком. Теперь только у меня пятьдесят
мыслей, и все о разном. И у Николая сто пятьдесят. Да сколько еще у наших
виртуозов! И мы как открытая ладонь..."
Я шурую в топке котла длинной кривой кочергой и вспоминаю о том, как опять все
сочинил, и отпечатал тексты в трех экземплярах, и в добродушном учреждении
народного творчества заверили их печатью, поскольку в моих текстах не было
крамолы. Смотря что принимать за крамолу. Ее не было и тогда в нынешнем
понимании, как нет ее теперь в понимании прошлом. Главное! У меня не хватает
молодости для диктаторства, и я не могу потребовать от виртуоза Сереги, чтобы он
сжал свою виртуозность, а не размочаливал по всем тактам так, будто
выговаривается на гитаре последний раз в жизни. Я не могу объяснить Кириллу, что
все верят в его вкусный и быстрый пианизм, и не стоит ему состязаться с Серегой,
выплескивая вместе с водой из ванны младенца моей певческой мысли. А Николаю я
уж и подавно не говорю, а надо бы сказать:
– Коля, хорош! Ты, я знаю, отличный и тонкий аранжировщик, а я стихийный
недоносок. Но всякое сценическое действие имеет смысл, только если оно обречено
на успех. Нас же спасет только энергия, а во мне ее хватит, пожалуй, на
разок-другой...
У меня нет права ломать им кайф, и я не говорю ничего.
А город тем временем почти повеселел зеленью и похорошел. Май!
Я нарочно сочиняю бредовую композицию а-ля "Я памятник воздвиг", в
которой пространно утверждаю, что вот все теперешнее – чушь собачья, а я, да
Николай, мы еще дадим всем про это самое. Композиция называется "Мужчина –
это рок".
Намереваясь подтвердить делом объявленные претензии на мужчинство и желая как-то
подпитать серьезное гуманитарное дело, я отправляюсь за неделю до фестиваля в
дачный поселок Дивинское с топором и пилой. Володя Мартынов, старинный приятель
времен бандитских налетов на "Муху" и химфак, а теперь округлившийся и
лысеющий макетист, нечаянно получил заманчивое предложение. Заманчивое
предложение– это сруб в двенадцать несчастных венцов, это стропила, это ломовая
работа и быстрые деньги. "Что ж, мужчина – это рок", – соглашаюсь я на
его предложение поучаствовать в плотницкой затее. А если рок – это я, то и
плевать на злое майское комарье и мошку, от которой на ночь приходится
заматываться в тряпье, но даже сквозь тряпье до утра поют под ухом кровососущие
гады; а если рок – это я, то и плевать, что бревна мокры и тяжелы – офигеть
можно, и может развязаться пупок, но видать, его хорошенько когда-то завязали, и
мы эти офигенные бревна раскатываем, рубим пазы и замки целую неделю, поскольку
рок там или нет, но у Мартынова семья, и сыну нужен мопед, а у меня серьезное
гуманитарное дело, и если бы раньше знать, насколько оно серьезно, то, может, и
хватило бы ума подыскать себе дело посчастливей и повеселей. А повеселей –
сочинять песенки и дрыгать ножками на сцене, хотя это веселье и обошлось много
кому боком, и, махая топором перед фестивалем, я прихожу к временному выводу:
"Ведь нет, брат, такого дела в нашей пролетающей жизни, которое не
потребовало бы хоть малости пота и мозолей до крови..."
Тут поспевает и настоящая кровь. Мы заканчиваем нижний венец и на скобах
пытаемся приподнять семиметровое сырое офигенное бревно и посадить на замки.
Всесильный рывок – и, имитируя физику для средней школы, Володя отлетает в
сторону, падает на топор, разрубает запястье, бежит к палатке, я бегу за ним,
ищу бинт, пугаясь, глядя, как сочится кровь из зажатой раны... Рана не так
страшна, как показалось со страху, но все равно надо ехать в город и накладывать
швы. Все одно, я собираюсь ехать в город, чтобы после топорино-комариной недели
правомочно заявить с фестивальной сцены все, что думаю о мужчинах...
Да, есть товарищи-начальники, не желающие видеть в нас с Николаем ничего, кроме
мумий. В том десятилетии они подходили на цыпочках, и мы их знаем, как солдат
томление, и теперь им не в кайф, если мумии оживут и, не дай бог, выскажутся с
фараонской бесцеремонностью.
– Почетное право открывать фестиваль мы предоставляем ГОРОДУ, – объявляют на
собрании артистов перед боем.
"Ага, – думаю я, – открывающий всегда в пролете. На нас станут
электродерьмо отстраивать. Открывающие всегда проваливались на их
фестивалях".
– МОДЕЛЬ и АЛИСА в первый день после ГОРОДА, а во второй день с утра...
так-так... и вечером АКВАРИУМ... а потом...
– А жюри? – спрашивают артисты.
– Такие-то и такие-то, – отвечают начальники рок-н-ролла.
– Это же враги первостатейные! – не нравится артистам.
– Еще мы проведем в жюри таких людей, которые станут отстаивать наши принципы и
наши идеи.
"Конечно, идеи! – злюсь я. – Всегда находятся идеи и те, кто желает их
отстаивать. Ведь безболезненно и выгодно, не умея ничего, иметь идеи и намерение
их защитить".
Я думаю и о том, как умеют они сплотиться вокруг любой малости, дающей
возможность, не умея ничего, иметь все.
А теперь говорят о билетах, и это тасовка номер один. Рок-начальники
решают:
– Билеты получают группы по анкетам и те, кто заплатил взносы. А участники
получают по два комплекта.
Начинается ругань. Делят билеты. И это не смешно.
– Участникам давали по пять! – кричат артисты.
– А теперь по два, – отвечают начальники. – В Клубе стало больше народу.
Ругань продолжается. И все делят билеты. Это не смешно, потому что артист
готовится к любительскому фестивалю год, тратит жизнь и деньги и не получает за
работу ничего. За его работу получает ДК, продавая тысячи билетов; много кто
получает, но меньше всего артист. Будет неправдой сказать, что артист не
получает ничего. Фестиваль – это пять концертов, а если тебе как участнику дают
пять комплектов, то в сумме выходит двадцать пять билетов, которые перекупщики
оторвут с руками, ногами и головой до червонца за билет, то есть, сокращая
билетные льготы для выступающих, сокращают их возможную зарплату.
Я всегда говорил, что хуже всего быть рок-артистом, а лучше всего защищать идею
и не уметь ничего.
ДК продает тысячи билетов, но не через кассу. По заявкам на предприятия.
Наверное, и по липовым заявкам. У маклеров комплект фестивальный стоит до сотни,
и комплекты берут, еще как берут, ведь на фестиваль приезжают из разных городов
провинциальные троглодиты, и им не жаль на троглодитство своих провинциальных
денежек.
Ругань ни к чему не приводит. Выдают по два комплекта. Я бы артистам объяснил,
как получить по пять в одну секунду. Я же знаю, как тасуются на билетах в
принципе, и в принципе чую крутежку за версту, но мне просто лень организовывать
восстание. Наверное, приятелям-начальникам потому и радостней думать, что мы с
Николаем мертвые, великие мумии.
Я подхожу после собрания и говорю:
– Первыми – это же подставка. Я и так вылезаю раз в пятилетку, а вы меня
подставляете.
– Нет. Ты не прав. Во-первых, ГОРОДУ логичней открывать фестиваль, ты сам
понимаешь. Во-вторых, ЛДМ выкатывает "Динаккорд" и вы успеете покатать
программу.
– "Динаккорд"? – спрашиваю я. – Будет "Динаккорд"? И дадут
покатать программу?
В последний день весны почти жарко. К двум часам лечу в ДК катать программу на
"Динаккорде". До-мажорная губная гармошка "Хоннер" со мной,
театральная драная футболка со мной, театральные тапочки со мной. Ага, я же
звезда рок-н-ролла, и от меня до Земли несколько световых лет!..
Сценический образ подсказывает бытие – я мужик с топором в руке, от меня должно
нести махоркой и сивухой. Решили ГОРОДОМ сгоряча: в конце отделения под
гвоздящий "риф" Сереги колуном порублю на дрова дюжину чурок. Но не
нашлось колуна и желающих приволочь чурки. Зато Николай обещал подыскать на
стройке, которую охраняет сутки через трое, пару новеньких, но незаметно
расколотых кирпичей. Мужчина-это рок! Буду поддельно ломать кирпичи на сцене.
Хватит с троглодитов и липовых кирпичей...
Я прилетаю в ДК гонять на "Динаккорде" программу, но
"Динаккорда" еще нет, зато есть Николай. Он стоит злой с приятелем
возле запертых служебных дверей. Приятель желает пройти на открытие фестиваля и
заготовил целую сетку классических русских взяток.
– Не открывают, – говорит Николай не здороваясь. – Совсем охренели.
Я стучусь в стеклянную дверь. Появляется тетка в жакете.
– Мы работаем сегодня!
– Списков еще нет! И чтоб паспорта были! – кричит тетка через дверь и
уходит.
"Мы этому вшивому домику культурки план делаем, а они – паспорта!" –
думаю, но не говорю ничего Николаю, а спрашиваю:
– Жак где?
– А-а! Изобретатель пипетки. Он внутри, говорят, на сцене ковыряется.
– Короче, – говорю. – Они еще за нами побегают. Пойдем-ка на солнышко, загар
половим.
– Пойдем к реке, – говорит Николай. – У Пети тут... Лучше у реки.
"Понятно, – думаю. – Конечно, Петя. Как нас эти Пети любят и как не прочь
теперь с ними поякшаться Николай".
– Пойдем, – соглашаюсь. – Хоть к реке, хоть куда. ДК чист, благообразен, светел,
а за ним мазутный обрыв к Неве. По нему мы спускаемся к самой воде и
устраиваемся возле ржавой бочки. Петя шуршит свертком.
– Вчера человека встретил. Хороший человек. С Чегета.
– Друзья, – соглашаюсь и смотрю на Николая. Он не нравится мне. – Ты не забыл,
нам играть сегодня. Сыграешь?
– Нормально, все нормально, старик.
– А это? – я киваю на Петю и его сверток.
– Только лучше будет, – отвечает Николай, а я пожимаю плечами.
Тепло так, и вода рядом – сидеть бы и сидеть. И никакой, главное, истерии после
плотницких забав. Кайф!
– А кирпичи! – спохватываюсь я.
– Вспомнил, – усмехается Николай и расстегивает сумку. – Держи. – Он достает
гладкий яркий кирпич с симметричными дырочками, словно это сырой
оковалок.
– Совсем не видно, что сломанный.
– Целый день искал!
Николай мне не нравится. Но я не диктатор, и его право – нравиться или не
нравиться мне.
Над обрывом появляется Жак.
– Ну вы чего тут, топиться собрались? – кричит Изобретатель Пипетки, и я радуюсь
его оптимизму.
– "Динаккорд" е? – спрашивает Николай.
– Нет, – кричит Жак с обрыва. – Везут.
– Пойдем? – предлагаю Николаю. – Настроиться надо. Да и с барабанами
разберешься.
– Пускай они меня позовут, – говорит Николай, а Петя согласно кивает.
– Ладно, сиди. Позовут, когда надо будет. – Я поднимаюсь, но и Николай
поднимается.
– Дождешься их, – говорит. – Ладно, покачумали.
Мы поднимаемся к Жаку. Тот посматривает на Николая и посмеивается. Возле ДК уже
шеренга милиции и толпа троглодитов. Нас пропускают в стеклянную дверь
служебного входа, и мы находим свою артистическую комнату.
– Виртуозы явятся, нет?
– Все нормально. Они за "примочками" полетели.
Слоняюсь по полупустому ДК, сижу в буфете над стаканом сока, мотаюсь по фойе,
где разглядываю разноцветную выставку с фотографиями модных рок-артистов.
Сплошной АКВАРИУМ. Такая мода на дворе.
Наташа-фотограф смеется за спиной:
– Я ваших фотографий не делала. Скажи Николаю спасибо. Слайды мои
посеял...
"Плевать мне на твои фотки", – но тут же неожиданный холодок обиды
растекается под сердцем. У Наташи-фотографа целый архив негативов. Она снимает
уже лет... не знаю сколько, но много. Даже штамп свой – "Наташа:
поп-фото". Желающие могут приобрести фотку любимых рок-артистов по рублю за
фотку. А Николай, значит, ей насолил, и она, выходит, не станет нас продавать по
рублю. Да и кому мы нужны! Если бы были нужны, намолотила бы кубометр фоток и не
помнила бы обид. Я всегда говорил, что рок-артистом быть хуже всего.
Но хуже всего то, что желанный "Динаккорд" привозят только за час до
начала. Сто человек, наверное, бегает с причиндалами рок-труда, но они-то могут
спрессовать время и извлечь через час хороший звук, а я вот, мне, можно сказать,
арии петь, "Бориса Годунова" и "Фигаро" одновременно, если
по качеству – и нет, то по отдаче трижды – да; а вот как мне в оставшихся
шестидесяти минутах собрать себя, Николая и наших виртуозов в кулак, привыкнуть
к залу и звуку в зале, походить по сцене и пробно подрыгать ножками и по десятку
тактов из каждой арии врубить перед пустым залом?..
Жак чокнулся от сотни бегающих человек, а ведь ему лично следует разобраться с
пультом, которого он до того и в глаза не видел. Кто только не достает Жака! Со
сцены орут виртуозы, просят звука в мониторы, а он смотрит в точку и ноль
реакции.
– Жак, – отвожу его и впихиваю в кресло где-то в девятом ряду. – Жак, слушай
меня внимательно.
– Все будет нормально, – отвечает Жак.
– Да, все уже нормально, но послушай, Жак. Ты слышишь? – Жак не слышит. – В
конце мой номер с гитарой. "Мужчина – это рок". Да, Жак?
– Все будет нормально.
– Нормально. Ты обещал притащить двенадцатиструнку. Притащил?
Жак не слышит. Я хлопаю его по плечу и предлагаю выпить.
– Выпить хочешь?
До него доходит. Он мотает головой и отвечает со смешком:
– Нет, я не пью. Знаешь, я екнусь сейчас. Ничего в пульте не понимаю.
– А Рыжий? Витю Рыжего посадил? Он-то понимает?
– И он не понимает. Все будет нормально, – произносит Жак и встает из
кресла.
– Гитару ищи! – в спину ему безнадежно.
– Гитара. Конечно...
За кулисами тасовка из кучи парней, но больше из девок, которых привели без
билетов по липовым спискам артисты за разделенные симпатии. Вот девки и
колбасятся тут. В зал уже впускают троглодитов и трендит звонок. Из тасовки
возникает Жак с самопальным "Стратакастером" типа
"Джипсон".
– Я ж обещал. – говорит Жак, и я примеряю гитару, как примеряют чужой пиджак,
когда нечего надеть на вечеринку и некогда выбирать.
– Ты говорил, – соглашаюсь я.
Жак молодец, хотя я должен играть "Мужчину" на акустике.
В нашей комнате Николай и Петя, а виртуозы, кажется, еще возятся с
"примочками". Николай выглядит прилично и говорит:
– Не сходи ты с ума. В нашем возрасте это неприлично.
– Тогда скажи Пете, чтобы доставал из свертка.
– Петя, достань.
Мы так сидим недолго плюс "пепси-кола" из домкультурного буфета и уже
балагурим, а Николай говорит:
– Главное, чтоб Кира не завелся.
– Хватит и Сереги. Ты прав.
Объявляют в динамике на стене, что пора выползать, и мы выползаем в театральных
тапочках, футболочках, джинсишках и пиджачках, чуть покачиваясь от переживаний,
выползаем в тасовку коридора, и я кричу:
– Кира где?
– Я здесь, – возникает Кирилл. – Мой выход.
– Твоя увертюра, Кира. Дай им.
Там сцена желтеет от огня и шум троглодитов. Туда-сюда, объявляют в микрофон,
фестиваль, значит, жюри, вот, козырь на козыре, то да се, пару шуточек, свет
сжимается, и в полусвет выходит Кирилл увертюрить на клавишах. В полусвете сцены
Кира гоняет по клавишам рояля, электроклавишам органа и синтезатора табунок
тридцать вторых и шестьдесят четвертых. Заряжает в программу булькающий бас,
отбегает на дюжину саженей, а я говорю мужикам:
– Готовность!
Кирилл разбегается и в прыжке бьет по клавишам кулаком, вызывая взрыв звуков в
"Динаккорде", а мы выпрыгиваем под взрыв клавишей и взрыв троглодитов.
Кайф!
Серега начинает гвоздить "рифом", на восьмом такте набегает на
"малые" палочками Николай, а в девятом я запеваю "хит" из
прошлого десятилетия:
Двери свои открой...
Тогда это волновало кайфовальщиков...
...Смотри, наши души, наши души летят...
Теперь у Сереги супер-"риф" и супер-"Динаккорд" у всех
нас.
... На древней дороге, где свет, пыль и мир...
Древняя дорога продолжается, на ней мыв арьергарде времени, и я зря не настоял,
чтобы не вылезать с "Древней дороги". Coda! И троглодиты прохладно
постукивают ладонями.
... На столе стакан, а в стакане чай...
Вперед подревней дороге в пыли, поднятой обогнавшими лимузинами, на скрипучей
арбе, на медленной арбе в пыли одиночества и отставания...
Посидим молча, посидим! Посидим молча!
Coda! И троглодиты, вняв призыву, сидят молча.
Ни ноты молчания. Гвоздят Серега и Кира "рифом", одолженным у КУИН.
Пора уже дрыгать ножками и выколачивать молчание из троглодитов, если не выходит
чистым, понимаешь ли, искусством. И дрыгаю, благо бывший профессионал в смысле
ног. Ну и черт с ним! На сцене за успех брата задушишь. Coda! Чуток шума есть и
пару одобрительного свиста пополам с неодобрительным.
– Вперед, Серега!
Мы убегаем со сцены, Серега один в одиноком белом луче наступает на троглодитов
своим виртуозством, и ему минусово свистят враги кивков в "хард", но у
Сереги не кивок в "хард", они ничего не понимают в виртуозности, им бы
только неформально объединиться вокруг все равно чего, и Серега
"перепиливает" их минусовые свистки, оживляя одобрение, после которого
к Сереге присоединяются Николай, Жак и Кира, а мне три минуты отдыха и мыслей:
почему не катится и где "драйв"? Почему в пригороде Шушары катилось, а
теперь "драйва" нет? Тут не объяснишь – нет и нет. И нет времени
разобраться, остановить арбу и на обочине пикникнуть и лялякнуть под глоток
родниковой воды и сигарету. Три минуты, как три копейки, уже в прошлом, а я на
сцене опять, чувствую почти, как недавнее прошлое мое стоит за
кулисами...
Драматическая, программная моя ария. В ней хотел чистым плачущим кристаллом обо
всем разом. Без маски, без стеба, без шизовки, без всего того, что обрекает на
успех, без теперешнего декаданса, без подкрашенных губ и глазок, кокетничающих с
патологией, без всего того, что оккупировало сцену моего любимого жанра, от
которого я чесанул много лет назад...
Припев наступает из соль-мажора в си-минор, в фа-диез-минор, в си-минор, как
"у попа была собака", по кругу, кайф!
– Слышишь ли хруст в сплетенье ветвей? – Я слышу хруст в голосовых связках, их
нет смысла жалеть раз в пятилетку. – В этой ли чаще пропасть нам! – Через
двадцать минут голос от форсажа сядет, станет першить в горле, но через двадцать
минут будет все равно.
– Сплетенье жизни и сплетенье смертей! В этом городе, как в чаще лесной! –
Соль-мажор, ми-минор... по кругу, кайф!.. – В этом городе шаг за шагом! Нота за
нотой проживу себя-а! Кто мне поможет и кто подскажет, как жить в этом городе, в
этой чаще лесной! – Кажется, связки лопнут, словно мачты в бурю, но паруса уже
закатаны к реям, и падает голос с хрипящих высот в риторику полушепота: – Кто
там идет за тобой? – За ним синкопа, как хромая собака, и опять: – Кто там идет
за мной? – В полунапряжении, готовясь к броску в третьей части, когда голос с
Серегиным "рифом "в одну дуду станут заполнять четверти си-минора и
ми-минора, спотыкаясь на фа-диезе, а я поперек такта программно завою: – Спаси
меня ("риф" и подпевка унисоном), спаси! – пропускаю четверть, догоняю
фоновым речитативом: – Так надо, да! ("риф" и подпевка унисоном), В
этом городе кто поможет мне! – спотыкаюсь на фа-диезе и обрываюсь полукатарсисом
в наступившей code...
Остальное помню только в общих чертах. Я дрыгал ножками и изображал тупое фуэте.
Болело плечо, натруженное топором, и спина, офигевшая от бревен. Я дрыгал
ножками, крутил фуэте, поглядывая, как Николай колотит, и переврал несколько раз
слова, смазав две codы.
Странно, но теперь между залом и рок-артистами отношения довольно враждебные. С
неформальными объединенцами надо заигрывать, и с ними заигрывают те, кто
работает в рок-н-ролле профессионально. Слава богу, мы не работаем
профессионально, и, слава богу, в фестивальном зале фифти-фифти неформальных
объединенцев и знакомых зрителей, последние и оживают назло неформальным
объединенцам, и стучат ладонями уже в нашу пользу...
Нарочно всех ругаю и прославляю себя, побрякивая на "Стратакастере"
типа "Джипсон". Мужики отвалили со сцены на пока, и теперь мой сольный
номер. Нестандартно долго всех поименно ругаю и хвалю себя, и только под завязку
выбегают мужики, и в последнем припеве, когда я хрипло декларирую уже и себе
надоевшее "Мужчина – это рок!" – обозначают мужики контрапунктом
"Барыню", а я сбрасываю с плеч "Стратакастер" типа
"Джипсон" и лечу на авансцену, где меня поджидают кирпичи. Гвоздь,
одним словом, программы. Троглодиты уже не рычат на нас, и я, чтобы закрепить в
их яичных мозгах родившуюся доброжелательность, поднимаю первый
кирпич...
Время снова остановилось. Словно в гонке преследования, балансирует перед
броском на месте. Есть еще время одуматься, но нет смысла...
Кирпич новенький такой – фиг подумаешь, что сломан. Шмяк! С размаху о колено,
поддельно разбиваю разбитый, и неуправляемая половина летит в зал, в первый ряд,
задевая заслуженную певицу эстрадного жанра, оказавшуюся там по большому блату,
а вторая половина попадает в усилитель "Динаккорда" и гасит в нем
лампу. Ломаю второй кирпич, рву на себе футболку – ух! мужчина – это рок! – и
убегаю за сцену. Можно было просто натащить кирпичей груду, а не репетировать
музыку полгода неизвестно зачем.
– Крутой кайфовый попс! – такого более знакомые троглодиты не говорят, только
многозначительно хмыкают за спиной, а в газете "Смена" через неделю
читаю:
"Открывала фестиваль группа ГОРОД. В ее составе мы увидели Владимира
Рекшана – живую "реликвию" ленинградской рок-музыки. Жаль, постоянные
гитарные "запилы" и невыразительный вокал не позволили Владимиру
Рекшану донести до зрителей свои интересные тексты".
Осенью в Рок-клубе ходили по рукам бумажки, сочиненные тамошними мыслителями, и
в них Саша Старцев, главный мыслитель, похвалил этак ненавязчиво:
"Группа ГОРОД была с ностальгической теплотой встречена теми, "кому за
тридцать", и с глубоким недоумением – молодежью. Дело в том, что
руководители ГОРОДА – Владимир Рекшан и Николай Корзинин – в прошлом являлись
организаторами первой в Ленинграде русскоязычной группы САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. Это
было еще в начале семидесятых, легенды об этих сказочных временах передаются из
уст в уста и по сей день... Рекшан неоднократно предпринимал попытки
"камбэка", и в этот раз все, казалось, должно быть удачно: Корзинин на
барабанах, "Жак" Волощук (экс-ПИКНИК) – бас, блестящий гитарист Сергей
Болотников, да и сам Рекшан в неплохой форме.
Но что-то не сложилось. Хотя рекшановские тексты – одни из самых интересных, они
совершенно русские, а нежелание ГОРОДА становиться в позу "героя" мне
глубоко симпатично. Но для Рекшана это хобби. А хобби есть хобби. Результат –
неплохая отдача на сцене... Так что, увы, все шоу ГОРОДА смахивало на пышную
свадьбу, где возраст невесты исчисляется седьмым десятком. "Горько!" И
обидно".
|