В ленинградской рок-поэзии провинция на уровне топонимики может выступать как знак России и вне со-противопоставления по отношению к столице или остальному миру. Это характерно для поэзии Б. Гребенщикова, где в дискурсе петербуржца провинция выступает как благополучный топос, а провинциальная жизнь - как некий идеал, к которому столичный житель стремится:

Я бы жил себе трезво, я бы жил не спеша -
Только хочет на волю живая душа;
Сарынью на кичку - разогнать эту смурь...
Ох, Самара, сестра моя;
Кострома, мон амур.

Мне не нужно награды, не нужно венца,
Только стыдно всем стадом прямо в царство Отца;
Мне б резную калитку, кружевной абажур...
Ох, Самара, сестра моя;
Кострома, мон амур...
(Гребенщиков, 270-271)

Интересно, что в этом тексте провинция многозначна. С одной стороны, она - знак воли, волжский размах (отсылка к Разину); с другой - провинция включает в себя приметы спокойного мещанского быта: резная калитка, кружевной абажур, мещанское "мон амур". Но все это является знаком идеального по отношению к тому, что есть на самом деле: "А здесь белые стены да седая тоска" (Гребенщиков, 270). Идеал героя - "весенняя сладость да жизнь без вранья" (Гребенщиков, 270) - достижим лишь в провинции, а знак провинции для Гребенщикова, по его собственному признанию, - это Волга и те города, которые на ней расположены: Самара, Кострома, Саратов, Тверь. В стихотворении "Дубровский" в дискурсе героя содержится мысль, что чаемое автором возрождение России начнется именно с провинции, с волжских городов, символизирующих не только русскую провинцию, но и Россию вообще в противоположность озаграниченной столице (24):

Проснись, моя Кострома,
Не спи, Саратов и Тверь;
Не век же нам мыкать беду,
И плакать о хлебе
(Гребенщиков, 300)

Таким образом, провинция осмысливается Гребенщиковым как знак России и оценивается как идеал. Провинция обретает ярко выраженные оценочные характеристики. В ленинградской рок-поэзии она может оцениваться не только положительно (как у Гребенщикова), но и отрицательно. Примерами такого рода могут служить "Песня Гуру" Майка Науменко, "Грибоедовский вальс", "Слет-симпозиум" и "Зимняя сказка" А. Башлачева и "Периферия" Ю. Шевчука. Стихотворение Науменко написано в форме монолога перед аудиторией "Гуру из Бобруйска". Само это сочетание выглядит безусловно ироничным по отношению к провинции (поскольку сочетание "Гуру из Ленинграда (или Москвы)" для провинциала более допустимо) и характеризует героя в явно сниженном плане. Снижается и провинциальная аудитория "заезжего" Гуру - на диске "LV" после слов "Здрассьте, я родом из Бобруйска" раздается "реплика из зала" "Ну свой", что, конечно же, позволяет говорить об авторской отрицательно-ироничной оценке и провинциала-гуру, и его провинциальной аудитории, и провинции вообще. В "Грибоедовском вальсе" провинциальный образ жизни (действие стихотворения происходит в "отдаленном совхозе "Победа" - Башлачев, 39) противопоставляется идеальному миру, в который водовоз Грибоедов - "человек обычный", после бани бегающий на танцы и "по обыкновению" пьяный - попадает под влиянием гипноза. И провинция, таким образом, оценивается, по отношению к идеальному миру, как топос отрицательный. Отрицательная оценка содержится и в "Слете-симпозиуме", и в "Зимней сказке". В начале "Зимней сказки" герой, оказавшись "опять на краю вологданьских лесов" (Башлачев, 25), оценивает провинцию однозначно:

И плывут до утра хутора, где три кола - два двора

<...>

Им смола - дикий хмель, а еловая кора им - махра.
Снежок - сахарок, а сосульки им - добра карамель.
А не гуляй без ножа! Да дальше носа не ходи без ружья!

<...>

Ни церквушка, ни клуб. Поцелуйте постный шиш вам баян.

(Башлачев, 25)

Однако важно, что при такой оценке провинции местоимения третьего и второго лица (им, вам) по отношению к провинциалам уже к середине песни заменяется местоимением первого лица множественного числа (нас):

Под окном по ночам - то ли песня, то ли плач, то ли крик,
То ли спим, то ли нет не поймешьнас - ни живы, ни мертвы.
(Башлачев, 25)

Герой начинает отождествлять себя с провинцией.

В "Периферии" в провинциальном дискурсе отрицательная оценка становится основой характеристики провинции-периферии:

Чревата наша сторона,
Царит покой и тишина,
Навоз целует сапоги,
Кого-то мочат у реки,
Контора пьяных дембелей
За ребра лапает девчат,
О службе матерно кричат
И отгоняют кобелей.
Заборы, улицы, дома,
Кино опять не привезли,
Вчера завклуб сошел с ума
От безысходнейшей тоски.
Вот трактор пронесся, давя поросят,
В соседней деревне есть кир, говорят...

В провинциальном образе жизни нет никакого просвета. Более того, ключевым мотивом описания "нашей стороны" становится именно "безысходнейшая тоска". Подобное видим и в провинциальном дискурсе еще более раннего текста "Мы все из Уфы" из первого альбома ДДТ "Свинья на радуге":

Наш город это - здесь живем,
Весной гуляем, спим зимой,
А если вдруг когда умрем, -
Схоронят здесь же, за рекой.

<...>

Выходим дружно на собрания,
Берем за горло встречный план,
Шумим на длинных заседаниях
На тему: "Жив ли Башкертостан?"

<...>

У нас все есть - свои герои, -
В любом подъезде разольют,
Лет через сто метро откроют,
А нынче "Rifle" продают.

Так актуализируется не столько отрицательная оценка, сколько мотив обыденного существования: жизнь провинции и ее обитателей носит заурядный характер, а ближайшее время, через которое может произойти хоть какое-то изменение, - сто лет; одни и те же события (собрания, попойки...) повторяются изо дня в день. Таким образом, провинция в ленинградской рок-поэзии содержит оценку, которая может быть и положительной, и отрицательной, и амбивалентной.

Можно сказать, что в ленинградской рок-поэзии провинциальные топонимы являются знаками наличия "провинциального текста", который соотносится с "провинциальным текстом" русской культуры. В ленинградском роке литературная традиция как сохраняется (многозначность провинции в оценочном плане, мифологизация провинции, оппозиции "столица / провинция" и "Россия (русская провинция) / остальной мир"), так и развивается и переосмысливается (редукция устоявшихся оппозиций).

Однако провинциальный топос может наделяться новыми, несвойственными ему традиционно чертами. Так, совершенно особые характеристики обретает "провинциальный текст" в стихотворении Майка Науменко "Уездный Город N". Это единственный известный нам в ленинградской рок-поэзии случай, когда топос номинируется не реальным и не вымышленным названием, а весьма распространенным в русской литературе XIX в. наименованием "зашифрованным" (или криптонимом) - Город N. Для условных обозначений городов "используются латинские буквы X, Y, Z... Однако наиболее употребительной в данном случае является латинская буква N, которая представляет собой сокращение слова nomen (имя)" (25). Но если в традиции так именовался типичный провинциальный - уездный или губернский - город (26), то у Науменко N - далеко не типичный топос:

Этот город странен, этот город непрост,
Жизнь бьет здесь ключом.
Здесь все непривычно, здесь все вверх ногами,
Этот город - сумасшедший дом.
Все лица знакомы, но каждый играет чужую роль.
Для того, чтоб хоть что-то в этом понять,
Нужно знать тайный пароль. (27)

Город N населен многочисленными персонажами русской и мировой культуры и истории, и каждый из этих персонажей выступает в традиционно несвойственной ему функции. Майк Науменко разрушает сложившиеся стереотипы и предлагает по-иному взглянуть на известных героев. То же самое можно сказать и о названии города: соотнося название своего города с традиционным для русской литературы, Науменко полемизирует с предшествующей традицией. Автор ломает сложившийся стереотип типичного уездного города, как бы утверждая, что и безликий N может обладать своим неповторимым и оригинальным лицом и вместе с тем содержать в себе все то, что веками нарабатывала человеческая культура. Таким образом, обращение к традиционному номинированию в "Уездном Городе N", с одной стороны, позволяет говорить об отталкивании от русской литературы прошлого века, а с другой - о продолжении и развитии сложившейся традиции.

Наконец, провинциальные топонимы в ленинградской рок-поэзии могут сопоставляться друг с другом по разным критериям. У Кинчева соотнесение тех или иных провинциальных топонимов указывает прежде всего на размеры страны - "Сегодня нас ждет Камчатка, / Завтра Алма-Ата" ("Все это рок-н-ролл" - Кинчев, 114) и "От Колымы / До моря Черного / Слетались птицы на болото / В место гиблое" ("Шабаш" - Кинчев, 107). У Башлачева противопоставление Алма-Аты и Воркуты в "Палате N6": "Хотел в Алма-Ату - приехал в Воркуту" (Башлачев, 42) - актуализирует оппозицию двух "провинциальных столиц": теплой южной и холодной северной (с явной лагерной каннотацией). Соотнесение этих топонимов ввиду их явного различия позволяет автору в числе прочего наметить основную оппозицию всего текста - "желаемое / возможное". В несовпадении этих элементов и заключается трагедия героя (28).

В заключение отметим, что только обозначенными примерами функционирование провинциального топонима в ленинградской рок-поэзии не ограничивается. К примеру, топоним может выступать в переносном значении: обращенная к потенциальному противнику реплика башлачевского героя из "Подвига разведчика": "Не забывайте, падлы, Сталинград!" (Башлачев, 38); может или демонстрировать авторскую философию истории, как это происходит в ироничном "Сарданапале" Б. Гребенщикова, где кузеном полулегендарного ассирийского царя Сарданапала (29), "надменного азиата", по Гребенщикову, оказывается "кондуктор / Наследный принц Уфы и Костромы" (Гребенщиков, 368).

Таким образом, в данной работе мы лишь наметили возможные пути анализа "провинциального текста" рок-поэзии и взаимодействия русского рока с русской культурной традицией.