Волосатикам вслед плевали старушки, хмурились милиционеры. Иногда за длинные
волосы могли побить. Несколько раз, возвращаясь с репетиции вечером, мне
приходилось защищать честь, и защищать кулаками. Родители перестали со мной
разговаривать. В припадке какого-то юношеского безумия я ночами слушал новую
музыку, записи или пластинки, днем сочинял сам, вечерами репетировал в
"Мухе", терроризируя товарищей, доставал динамики, сколачивал
акустические колонки, паял провода, таскал, сотни раз таскал аппаратуру по
этажам "Мухи", из "Мухи" и в "Муху", когда нас
гнали оттуда и возвращали обратно. Мне не исполнилось еще и двадцати.
Тогдашние городские рок-группы, если и пели собственносочиненное, то лишь в виде
кокетливой добавки к "фирме". Это называлось "снять один к
одному". ЛЕСНЫЕ БРАТЬЯ, АРГОНАВТЫ и ФЛАМИНГО копировали лучше всех. Мы же
репетировали свое – тяп-ляп, ржавые гвозди и горбыли, но – свое. Творили,
елки-палки, наперекор Востоку и Западу. Как въедливый юноша, ночами я
вслушивался не только в рок-н-роллы, но и, накупив по дешевке, в записи
Вивальди, Баха, лютневой музыки, Малера и прочих, оплодотворяя в памяти
рок-н-роллы гармониями великих. Впрочем, это лишь расширяло кругозор, не
добавляя ничего к музыке "скайфлз" – музыке подворотен, которую я
сочинял. Правда, тогда мы репетировали в окультуренном подвале ЖЭКа. Выходит,
это была подвальная музыка, настоящий "андерграунд".
В результате "конкурсов" и иной террористической деятельности. Боб и
Леха отдались безраздельно прыжкам с шестом, а их место заняли блистательные
"слухачи", рыжие Лемеховы из Академии художеств.
В подвал на репетицию Серегу принесли, а Володя пришел сам. Он сел за барабаны,
дрянные барабаны ожили, запели на разные голоса, принесенный Серега перекинул
ремень баса через плечо, басовым глиссандо вонзился в первую четверть. У меня аж
слюнки потекли. Такая получалась кайфовая ритм-секция!
Серега и Володя учились на архитектурном с Альбертом Асадулиным, вместе
музицировали до поры, но Альберт, сильный тенор, уже присматривался к профсцене.
У брательников имелась солидная практика, они были выразительные рослые парни с
рыжими усами. Средний рост нашего нигилистического сборища равнялся 185
сантиметрам, а это тоже имеет значение. До сих пор я считаю, что для успеха в
первую очередь следует понравиться девицам в зале, а девицам в зале и не в зале
отчего-то больше нравятся высокие артисты.
Тогда же велись переговоры с Михаилом Боярским. Он учился в Театральном на
Моховой, неподалеку от "Мухи". Там же, на Моховой, он репетировал с
КОЧЕВНИКАМИ в малюсеньком зальчике, одно время мы репетировали
параллельно.
Помню лето, зной, ангелы и кариатиды, шпили отражаются в воде. Берем лодку
напрокат и гребем по каналу Грибоедова в ласковой тополиной июньской метели.
Боярский говорит, будто намеревается собрать группу, голосами аналогичную БИТЛЗ.
У меня басо-баритон, у него – высокий баритон. Мои нигилисты не аналогичны
БИТЛЗ, а идеи Боярского не устраивают нас. И наш САНКТ-ПЕТЕРБУРГ.
Названию, прическам и иным аксессуарам нигилисты тогда, да и теперь, уделяли
значительную часть своей нигилистической деятельности.
– ...САНКТ-ПЕТЕРБУРГ, – сорвалось с языка во время праздного толковища.
Рыжие братаны и Летающий Сустав замерли, молчали долго, цокали языками, я же,
вспотев от удачи, ждал.
– ...САНКТ-ПЕТЕРБУРГ? – переспросил Летающий Сустав.
– Круто! – сказали рыжие братаны.
Да, мы родились в этом городе, выросли в старом центре, и город жил в нас, и
станет жить до последнего дня; мы плохо умели, но сочиняли сами, народном языке,
а ведь иные – многие! – доказывали:
– Рок не для русского языка! Короткая фраза англичан – в кайф, а русская –
длинна, несуразна и не в кайф! Не врубаетесь, что ли?
Это оскорбляло. И мечталось, пусть не на уровне четкой формулировки, проявить
себя. доказать, что приобретенные с возрастом обязанность служить в армии и
право жениться должны быть дополнены необходимостью обязанности и права на свой
крик; словно новорожденные, мы мечтали закричать по-русски:
– Мы есть!!!
Я написал композицию "Сердце камня" и посвятил ее Брайану Джонсу:
"И у камня бывает сердце, и из камня можно выжать слезы. Лучше камень,
впадающий в грезы, чем человек с каменным сердцем..." Ми-минор, ре-мажор,
до-мажор, си-мажор по кругу плюс вторая часть – вариации круга, да
страсти-мордасти басо-баритона и ритм секции. Я написал боевую композицию
"Осень" и еще более боевую "Санкт-Петербург".
У меня в "допетербургские" времена имелся некоторый опыт – провал на
вечере биологического факультета в ДК "Маяк": случайный наш квартет
первокурсников играл плохо, и нас освистали; однажды я помогал играть на танцах
в поселке Пери ансамблю, собранному из охтинских рабочих парней – помню пыльный
зальчик, помню, как перегорели усилители, помню, дрались в зале из-за девиц и
помяли заодно кого-то из оркестрантов.
* * *
Уже запекались по утрам на парапетах первые льдинки. Днем же сеял дождик, а
встречный ветер боронил невские волны. Той осенью семидесятого года я рехнулся
окончательно. Часть жизни, что была впереди, начиналась.
У САНКТ-ПЕТЕРБУРГА появилась "мама", "рок-мама" – Жанна,
взрослая, резкая, выразительная женщина-холерик. Она устраивала джазовые
концерты (с Дюком Эллингтоном и его музыкантами организовала встречу в кафе
"Белые ночи"; в припадке восторга городские джазмены повыдавили там
стекла и снесли двери), устраивала концерты первым нашим самостийным рок-группам
и, побывав случайно на репетиции САНКТ-ПЕТЕРБУРГА, решила содействовать
нам.
Сошедший с ума, я получил с ее помощью неожиданное приглашение выступить на
вечере психологического факультета Университета. Нам даже обещали заплатить.
Сорок рублей.
Стоит вспомнить, как концертировали первые рок группы. Контингент болельщиков
был не столь велик, сколько сплочен и предан, рекрутировались в него в основном
студенты. В вузах же, под видом танцевальных вечеров, и проходили концерты. Зал
делился по интересам – к сцене прибивались преданные, а где-то в зале все-таки
выплясывали аутсайдеры прогресса. "Муха", Университет, Академия,
Политехнический, "Бонч", Военмех – надо бы там вывесить мемориальные
доски.
Рок-групп наплодилось, словно кроликов, каждую субботу выступали в десятке мест.
Героические отряды болельщиков проявляли поистину партизанскую изворотливость,
стараясь проникнуть на концерты, поскольку на вечера пропускали только своих
учащихся, а посторонних боялись, зная, чем это может кончиться. Но все равно
кончалось. Отчего-то наиболее удачливые просачивались через женские туалетные
комнаты. Иногда влезали по водосточным трубам. Иногда приходилось разбирать
крышу и проникать через чердак. Главное, чтобы пробрался в здание хотя бы один
человек. Этот человек открывал окна, выбивал черные ходы. Если здание
оборонялось и местные дружинники перехватывали хитроумных лазутчиков,
приходилось идти повзводно напролом, пробивать бреши, срывая с петель парадные
двери, и растекаться по коридорам. Бред какой-то! Видимо, не один я сошел с ума
той осенью семидесятого года...
Мы привозим на Красную улицу нашу электрическую рухлядь. Там, в низеньком
особнячке, дугой обнявшем двор с булыжным старинным покрытием, расположился
факультет психологов. Актовый зал оказался с небольшой низкой сценой, с
высокими, до пыльного потолка, окнами.
Мы расставляли с брательниками и Мишкой усилители и акустику, пробовали
микрофоны и пытались разобраться в проводах. Эти красивые рослые парни не
волновались. Я им заговорил зубы, затерроризировал уверенностью, а сам же уверен
не был, и теперь мне было зябко, нервничал. Жизнь еще только была впереди, и это
теперь легко делать выводы и теоретизировать происхождение и
социально-музыкальные составные рок-музыки, причины ее успеха.
Громко появилась Жанна, "рок-мама":
– С премьерой вас, мужики! – Голос у нее высокий и ломкий. Она на таких, как мы,
насмотрелась, а на меня тогда глянув, добавила: – Перестань, право, дурить.
Теперь уже ничего не исправишь, – и довольно засмеялась.
– Н-нет. Н-надо пор-репетировать. – Я еще и заикаться стал.
– Какие, к черту, репетиции! Поздно! Идите в комнату и ни о чем не думайте.
Будете слушать рок-маму или нет?
– Жанна! – крикнул Мишка. – Из "Мухи" человек двадцать придет. Не
знаю, как провести.
– Да, – сказал Серега, отрываясь от гитары, а Володя пояснил: – И из Академии
притащатся. Надо провести. Они все с бутылками притащатся.
– Какие бутылки! – прикрикнула Жанна. – У вас же премьера, мать вашу!
– Я вам дам бутылки! – Я вспомнил о диктаторских полномочиях, перестал заикаться
и дрожать.
– Шутки, шуточки, – успокоил Серега, а мне опять стало страшно.
Особенного ажиотажа устроителями вечера не ожидалось, так как САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
был еще никому не известен. Возможно, нас поэтому и пригласили. Но к вечеру
народ стал подтягиваться. АРГОНАВТЫ играли в тот день в Военмехе, а туда пройти
было труднее всего. Кто-то, видимо, знал, что на психфаке вечер, и
рок-н-ролльщики с кайфовальщиками (как-то надо называть ту публику), сняв осаду
с Военмеха, рванули на Красную улицу. Особнячок взяли "на копья" между
делом, даже не причинив ему особого ущерба.
За сценой находилась небольшая артистическая, я смотрел в щелку на толпу,
запрудившую зальчик. Холодели конечности, била дрожь, а моим нигилистам – хоть
бы что. А Жанне только бы веселиться в центре внимания.
Я не боялся зала, привычный к публике стадионов, и вдруг разом мое внимание
устремилось в новое русло:
– Встали! Готовность – минута! Первой играем "Осень", а после –
"Блюз №1"!
Я стоял в гриме, разодетый в малиновые вельветовые брюки и занюханную футболку.
На ногах болтались разбитые кеды. Коллеги мои были подстать, а тогда, надо
заметить, на родную сцену даже самые отпетые рокеры выходили причесанные и в
костюмчиках.
– Ну и ну, – сказал Сережа и подкрутил рыжие усы.
– Во, правильно. Счас покайфуем, – хмыкнул Володя.
– Пора, мужики, – засмеялась Жанна. – Я пока окно открою. Ничего, со второго
этажа спрыгнете, если бить станут.
– Играем "Осень", а потом блюз! И провода не рвать! – Я устремился к
двери, коллеги за мной. Дернул ручку на себя, помедлил – из зала доносились
голоса и табачный дым, – помедлил, сбросил кеды и выбежал на сцену
босиком.
Мы врезали им и "Осень", и "Блюз № 1", и "Сердце
камня" без пауз, поскольку страшно было останавливаться, и остановившись
поневоле и услышав ликование, выразившееся в свисте, топоте, махании пиджаков и
сумок над головами, битье в ладоши, бросании на сцену мелких предметов,
остановившись и сфокусировав зрение и различив их лица, эти милые теперь лица
моей юности, остановившись поневоле, я зло понял, что зал уже наш.
Мы играли дальше под нарастающий гвалт, я метался по сцене как пойманный зверь,
размахивая грифом гитары, и падал на колени, хотя никогда не метался и не падал
на репетиции, и не собирался метаться и падать, но так подсказал инстинкт и не
подвел, подлец, поскольку вечер рухнул триумфом и началась на другой день новая
и непривычная жизнь, жизнь первой звезды городского молодежного небосвода
волосатиков, властелина сердец, этим властелином стал на четыре долгих года
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ.
|