У Пегги жил веселый грач,
Он по профессии... тук-тук-тук
(Русская народная шотландская песня)

Я поехал домой сочинять фельетон: "Бюрократиада в стиле рок". В кабинете Базаровой тоже занялись делом и составили обстоятельный, на 5 страниц, донос в горком партии:

"На протяжении ряда лет в Москве издаются различные нелегальные журналы: "Ухо", "Зомби", "Урлайт", ведущие непримиримую борьбу со всякими попытками социализации рок-музыки, проводящие жесткую антисоветскую линию, порочащие как отдельные государственные учреждения и организации, так и советскую идеологию и культуру в целом... Стало регулярным проведение ими концертов рок-музыки в нарушение порядка, установленного лабораторией, с участием группы НИИ КОСМЕТИКИ, групп, не вступивших в лабораторию, а также иногородних коллективов, приглашаемых для выступлений в обход существующих правил. Постоянно проводили квартирные концеры, заканчивающиеся употреблением спиртных напитков, наркотиков, непристойным поведением..."

Опрятная с Базаровой оказались умнее всех и не подписали сей документ: они понимали, что убедительность документу придадут фамилии рокеров, а не чиновников. И вот Петя Мамонов самоотверженно включился в борьбу с "употреблением спиртных напитков", Троицкий — с "антисоветским" журналом "Ухо", который сам же издавал, а бывший барабанщик распавшейся в конце 86-го года группы ДК Жариков — с "подпольными концертами". Жариков тогда с горя вступил одновременно в лабораторию и в "Память". И продолжал от имени несуществующей группы ДК давать интервью о благородных целях "Памяти" доверчивым иностранцам. [Barren Jack. Rock in Russia. — New Musical Express. 26.09.1987 (Ответ см. Кабаков П. Нехитрые трюки. Московские новости. 1988. № 12. с. 2).] Сомневаюсь, чтобы в НМЦ слышали про "амальгаму" (способ организации процессов, заимствованный А. Вышинским из опыта французского Революционного Трибунала, когда на одну скамью подсудимых сажают реальных политических противников и заведомо посторонних людей, весьма несимпатичных для публики). Но список "врагов" был парадоксальным образом пополнен именами Д. Шавырина из "Московского комсомольца" и М. Сигалова их "Клуба художественной самодеятельности", который когда-то действительно сотрудничал в "Ухе", как и Троицкий, но не имел никакого отношения ни к "Урлайту", ни тем более к наркобизнесу. Попал в "поминальник" и А. Градский.

В последний момент сочинители испугались и вымарали Александра Борисовича замазкой "Штрих". Впрочем, они были вовсе не так глупы, как следовало из орфографии ("бешенная злоба", "концерты на билетах лаборатории" etc). Еще годом раньше поступление в "дорогие органы" такого документа неизбежно привело бы упомянутых в нем людей туда, где они уже никому не смогли бы помешать. Конечно, в 87-ом климат изменился — но и при оттепели многим ли рисковали стукачи? Ведь если допустить, что где-то в кабинете обвиняемым дадут ознакомиться с документом, даже переписать его, каждый из подписавших донос потом смело может утверждать, что он лично ничего не подписывал, а кто говорит, что видел его подпись, тот сводит личные счеты. Где доказательства? Где факсимиле? Именно так до сих пор и пишет Троицкий в замечательно правдивой книге "Rock in the USSR": "Рок-лаборатория ответила на провокацию истеричным письмом в газеты и инстанции — и пошла междоусобица". [Троицкий А. Снова в СССР. Музыкальная жизнь. 1990. № 12.] Когда-то цари писали о себе во множественном числе: "Мы, Николай II". Но в третьем лице о себе: "она ответила" — это уже завоевание советской журналистики. Что же касается "инстанций", то в "Советскую культуру" сразу же обратился с оригиналом в руках лично зав. сектором горкома партии и в лучших традициях запретил печатать что-либо, выходящее из-под пера вашего покорного слуги. На фельетоне "Бюрократиада" я мог поставить крест.

Дальнейшие события развивались следующим образом. Помощников Дубовицкого Свету Скрипниченко и еще одного парня из Калининского Молодежного центра, пригласил для дружеской беседы капитан ГБ, объяснивший им, что люберы — патриотическое молодежное движение, а концерты надо проводить через лабораторию. Света поняла все сразу, навсегда и как раз в обратном направлении: она стала замечательным менеджером. Выступление ЦЕМЕНТА в ДК "Каучук" под угрозой увольнения директора с должности запретили за пять минут до выхода музыкантов на сцену. Что произошло с КАРТИНКАМИ, вы уже знаете. Небольшой зал в Измайлово, где выступали НИИ КОСМЕТИКИ с группой НАТЕ, был окружен люберами вперемешку с милицией; это был последний откровенный "винт" на концерте, ленинградцы бежали через подсобку после того как Слава подобно Самсону выломал решетку в окне — словно в кино они уходили по глубокому снегу, провожаемые трелью милицейских свистков. У москвичей описали аппаратуру и долго допрашивали в ОБХСС, цитируя все тот же литературный памятник (донос). Наконец, в ЦК комсомола нашелся Борис Земцов, который написал по его мотивам художественное произведение из жизни антисоветчиков — "Чтиво из подворотни", а Ю. Филинов, исправив часть ошибок (хотя фамилия Кинчева так и осталась написанной неправильно), напечатал "Чтиво..." в "Комсомолке". [Земцов Б. Чтиво из подворотни. Комсомольская правда, 4.03.87.]

Итак, войну на официальном уровне реформаторы проиграли по всем стаьям. Больнее было другое — что "Общее собрание музыкантов рок-лаборатории" торжественно и единодушно утвердило решение начальства об исключении группы НИИ КОСМЕТИКИ из "дружных рядов" за "клевету на уважаемых руководителей" и "низкий художественный уровень". Кажется, возражал один только "Хэнк" из ЧУДА-ЮДА по старой дружбе с Мефодием.

— Хватит метать бисер перед свиньями, — заявила Комета. — Если в Москве не осталось рокеров, займемся импортом...

Но прежде чем перейти к импорту и следующей главе, хотелось бы несколько развеять печальное настроение предыдущей. В редакции "Советской культуры" нашелся честный человек, сейчас я могу назвать его имя — Виталий Потапов — который вынес оригинал лабораторного доноса как раз на те несколько часов, которых хватило, чтобы снять с него факсимильные копии. В тот же вечер Градский приступил к разбору с одним из соавторов "литпамятника": "Ты, сволочь, знаешь, как это называется?" — после чего несчастный выдал разгневанному патриарху cоветского рока расписку, что "отказывается от подписи".

Неужто при перестройке политический донос становится таким же опасным оружием как деревянная пушка африканских повстанцев: то ли в чужих выстрелит, то ли своих разорвет?