Наверно, я с рождения был обречен на любовь к музыке. Гены. Одна моя бабушка до 1917 года закончила Петербургскую консерваторию по классу фортепиано, вторая пела и танцевала в Театре музыкальной драмы Брускетти, тоже в дореволюционном Петербурге. Мама училась в Музыкальном техникуме при Ленинградской консерватории, но не закончила, потому что при активизации политических репрессий в 1934 году, с двумя братьями и моей бабушкой, как член семьи "врага народа", была отправлена в ссылку, "Врагом народа" был ее старший брат, талантливый студент-архитектор, который за неуказание в какой-то анкете сведений о дворянском происхождении, был арестован и отправлен с уголовниками в Ухту, в лагерь.

Незадолго до этого мама получила в Ленинграде на Конкурсе юных дарований Первую премию по фортепиано. Вернувшись из ссылки, она поступила в Гнесинское училище на фортепианное отделение и проучилась там до начала Великой Отечественной войны. Педагогом по специальности у мамы была сама Елена Фабиановна Гнесина, которая в тот период считала ее своей любимой и очень перспективной ученицей, в будущем профессиональной исполнительницей.

Музыка в нашем доме звучала всегда.

Первое классическое произведение, которое я осознал и полюбил, был "Вальс цветов" из балета "Щелкунчик". С тех пор "Щелкунчик" для меня ностальгически прекрасен! А "Танец феи Драже" до сих пор при прослушивании вызывает новогоднее настроение.

Мама очень любила Шопена, Рахманинова, Листа и сама великолепно исполняла на рояле их произведения. Все мое детство прошло под звуки антикварного кабинетного рояля "Шрёдер", на котором играла мама. Рояль был маленький, всего полтора на полтора метра!

Папа любил эстраду и часто слушал грамзаписи. Прежде всего, это были пластинки фирмы "Супрафон" с записями Марики Рёкк и подобными исполнителями, а также с инструментальными пьесами в стиле "танго". Еще он любил Вертинского и Луи Армстронга. Пластинки были тяжелые и хрупкие, на 78 оборотов в минуту.

Пришел 1957 год. Столица готовилась к "Всемирному фестивалю молодежи и студентов". Везде готовили агитаторов, учили вырезать "голубей мира" и расклеивали на окнах, спецслужбы вели работу среди студенческой молодежи - об осторожности в контактах с иностранцами (они ведь могут быть агентами империалистических разведок или диверсантами!). По школам разнесли рекомендации родителям, чтобы те на лето, во избежание происшествий, увезли детей из Москвы.

Но "диверсия" всё же состоялась, - идеологическая! Вместе с зарубежной молодежью в СССР хлынула и молодежная музыка! Как ни старались власти ограничить контакты советской молодежи с иностранцами, они, естественно происходили. "Тлетворное влияние Запада", как тогда писали газеты, быстро распространялось. Прежде всего, это была музыка. Фабричные пластинки были редкостью, а вот копии с них, "на костях" ("на рёбрах"), попадали к нам. Делались эти копии на студиях "Говорящих писем", а основой для записи служили рентгеновские снимки на пленке.

Меня, да и пожалуй всех ребят во дворе, приводили в буйный восторг три вещи: "Мамбо италиано" (до сих пор пользующееся популярностью), "Истамбул, Константинополь" и, конечно, "Rock Around the Clock" Билла Хейли (Bill Haley). Когда сосед выставлял в окно проигрыватель и заводил эту музыку, мы бились в истерике.

Почему-то на протяжении почти всего советского времени считалось "шиком" выставлять в окна звуковоспроизводящую аппаратуру - сначала граммофоны, потом - магнитофоны.

У нас дома была (и до сих пор у меня стоит) великолепная радиола "Мир" Рижского радиозавода. Единственным ее недостатком было отсутствие диапазонов ниже 25 метров.

С недюжинным терпением сидел я многие часы за радиоприемником, пытаясь поймать в эфире что-нибудь ритмичное, как сейчас говорят, "заводное". По-видимому, юному возрасту присуща потребность в двигательной активности, а этому состоянию как нельзя лучше соответствуют рок-н-ролльные ритмы, воздействующие на подсознательном уровне. Правда, в то время я еще не очень разбирался в музыкальных направлениях, но уже полюбил Пола Анку, Томми Стила и Клиффа Ричарда с группой ШЕДОУЗ.

Очень мне нравился джазовый органист Джимми Смит и электроорган вообще, особенно, если он с "вибрато". Джаз меня интересовал тоже. Отыскивая в радиоэфире "Голос Америки", я с радостью ловил хорошо узнаваемую джазовую заставку и слушал раскатистый голос ведущего Уиллиса Кановера, проводившего обзор новостей джаза. Из джазовых музыкантов я выделял Спайка Миллигана и особенно Дейва Брубека с его "джазом-модерн". В более поздние годы у Брубека были замечательные произведения - что-то с проигрышами в стиле Рахманинова и пьеса, навеянная воспоминаниями о Японии - "Кото-сонг".

Музыка этих исполнителей часто звучала на радиостанции "Голос Америки".

Нравился мне также звук электрогитары, (правда, я не знал тогда, что за инструмент звучит). Звучание гитар ансамблей ШЕДОУЗ (THE SHADOWS) или ВЕНЧЕРЗ (THE VENTURES) напоминало мне звуки, извлекаемые при ударах по висящему рельсу.

Поскольку путь к мировой культуре через средства массовой информации, в том числе и через радио, в 50-е и 60-е годы был практически закрыт - все русскоговорящие, а также некоторые основные иностранные радиостанции глушились круглосуточно, приходилось, подавляя раздражение, неимоверно напрягать слух, что бы что-нибудь расслышать! Техника глушения состояла в том, что "глушилка" на радиочастоте западной станции передавала шумы или вой, которые и подавляли передачу.Таких "глушилок" понастроили в советское время по стране многие сотни, а то и тысячи.

В конце 1962-го года, часто с одноклассниками стали устраивать танцевальные вечеринки у кого-нибудь дома. В это время у нас особенно популярным был Чабби Чекер (Chubby Checker) с твистами: "Let`s twist again" и "Baby-baby, balla, balla". Твист - очень зажигательный танец, хотя по всем канонам он исполняется "в миноре"!