Наиболее яркие образы поезда были созданы впервые авторами, близкими к импрессионистическому видению мира: Э. Золя "Человек-зверь", К. Моне (Сен-Лазарский цикл). Оба изображают поезд как воплощение чего-то разрушительного. Однако еще нет оснований утверждать, что образ поезда у Золя и Моне - символ, знак целостного явления, поскольку эстетике импрессионизма, в которой образ обычно равен самому себе, символ чужд. Символизация образа происходит в художественной литературе позже, во многом благодаря работам К. Г. Юнга и З. Фрейда. Так, Юнг в книге "Психология и поэтическое творчество" трактует сюжеты техногенных катастроф как модернизированный вариант мифического единоборства с драконом, а Фрейд в "Толковании сновидений" отмечает, что отъезд - воплощение образа смерти; поэтому "сновидения об опоздании на поезд... заключают в себе утешение в испытываемом во сне страхе: боязни умереть" (1).

Определенное сходство с интерпретацией Фрейда получает образ поезда в стихотворении Б. Пастернака "Вокзал" ("Начальная пора", 1912-1914 гг.). Поэт создает "многослойный" образ: ничем, казалось бы, непримечательный эпизод отхода поезда претворен в мистерию борьбы неподвижного с изменчивым, неподконтрольным. Границей между этими двумя сущностями и становится вокзал - границей, переход через которую определяется закономерностями нечеловеческого масштаба.

Образ несгораемого ящика в определенной степени может ассоциироваться и с ящиком Пандоры - традиционным символом рока, в котором также чувствуется двойственность: одновременно надежда и безнадежность, статичность и зыбкость. Мифологическая параллель поддержана и упоминанием о гарпиях (метафора паровоза). В первых двух строфах все предельно статично - но это и предвестие обреченности, знак непреложности разлуки. Картина отправления не дана подробно - вся она представляет собой объединение отрывков: только что был "составлен резерв", а в следующем четверостишии уже отбытие оплакивается "посмертно". Переход от статики к движению кажется неуловимым, однако во второй строфе ощущение трогающегося поезда все же зафиксировано. Два тире в строке с точки зрения грамматики, избыточны - "эстетские", как сказала бы М. Цветаева; зато интонационно они передают короткие рывки двинувшегося состава, рывки, болезненно отзывающиеся в душе героя.

Граница между поездом и остающимся на перроне лирическим героем - не только физическая, материальная. Она символизирует границу между миром обыденности и тем трансцендентальным миром, куда отбывает поезд:

И я оставался и грелся
В горячке столицы пустой,
Когда с очевидностью рельса
Два мира делились чертой. (2)

Поезд представлен как посланец из иной реальности - не случайно нагнетается трагическая "потусторонняя" лексика: бабочка "мертвая голова", похоронная процессия труб и т.п.; буквально ощущается различие этих миров как данность.

В 1928 г. Пастернак пишет второй вариант "Вокзала". К этому времени поезд не был столь экзотичен, изменилось и мироощущение поэта. Образ поезда становится однозначнее - во многом утрачивает "мистический" аспект. Вокзал предстает не как роковая граница, а как "испытанный друг и указчик", само его пространство покровительственно:

Бывало раздвинется запад,
В маневрах ненастий и шпал
И примется хлопьями цапать,
Чтоб под буфера не попал (3).

В финале поезд оказывается вовсе не инфернальным посланцем:

И поезд метет по перронам
Глухой многогорбой пургой. (4)

Он сливается с пургой, в которую выехал (эпитет "многогорбая" относится и к пурге, и к наметенным ею сугробам, и к вагонам поезда), становится одной из природных стихий.

В стихотворении 1917 г. "Сестра моя - жизнь..." Пастернак развивает наиболее характерную для его раннего творчества тему размежевания лирического героя и трафаретно мыслящих обывателей. Создается впечатление, что поезд не просто несет героя к конкретной цели: отчасти это и побег от "людей в брелоках". Косный мир мещан представлен Пастернаком подчеркнуто предметно, тогда как железнодорожный состав обрисован пунктирно, он ускользает от восприятия, увертывается, почти как живое существо. Он становится соучастником побега и выносит поэта из мира неживых людей-брелоков в мир, где все - живое и одушевленное: тормоз лает собакой, солнце соболезнует... То есть в "Сестре..." прослеживается не "взгляд из движущегося объекта", а глубокое родство с этим объектом. Так, образ-символ поезда у Пастернака "меняет знак" - из олицетворения всего чуждого и безразличного к человеку превращается в союзника.

Наследники традиций Пастернака, поэты, передающие реальность через свое обостренное восприятие, тоже нередко обращаются к образу поезда. Наиболее значительные из авторов, которых можно назвать рок-поэтами, неоднократно писали о поезде в мир иной, даже поезде-вестнике смерти. Другое дело, что меняется само отношение к смерти, которая не пугает, а становится обителью желанного отдохновения. Например, Б. Гребенщиков (БГ), пройдя богатейшую практику самосозерцания, обрел настолько прочную уверенность в наличии запредельного бытия, что может позволить себе ироничную игру некротической символикой, например, в "Дне радости" ("Письма капитана Воронина", 1992 г.):

Мы въехали в тоннель,
А в конце стоит крест.
А в топке паровоза ждет дед Семен;
Он выползет и всех нас съест.
Так отпустите поезда,
Дайте машинисту стакан. (5)

Игра не кажется кощунственной - это своего рода психологическая разрядка после тяжелых духовных испытаний. Смерть для лирического героя - чудесный мир, где все иначе и куда можно попасть лишь по некоей астральной железной дороге. В "Великой железнодорожной симфонии" БГ представляет земную реальность не более как декорацией, ему чужд пастернаковский восторг перед "расписаньем камышинской ветки". Пространство, через которое проходит поезд, изначально очень неопределенно: "по свету мчится поезд" - неясно даже, по тому или этому; "есть края, где нет печали" - дуализм оттеняется еще и антонимом "есть - нет"; наконец, "молодым на небе нудно" - действие полностью перенесено в другие сферы. Из текста удалено все, что хоть отдаленно напоминает о материальности, даже рельсы подвержены распаду:

Паровоз твой мчит по кругу,
Рельсы тают, как во сне -
Машинист и сам не знает,
Что везет тебя ко мне. (6)

Иногда поезд предстает у БГ чем-то вроде дантовского проводника по иным мирам. Ярчайший пример - саркастически-философский "Духовный паровоз" (1997). Стихотворение построено на столкновении активного и пассивного начал: герой призывает "папу" встать на путь истины. Неоднородная метрика стиха производит впечатление горячей сбивчивой речи, а обращение "папа" в середине каждой строки нарушает течение ямба и выполняет отчасти функцию цензуры; оно оказывается центром "Духовного паровоза" не только композиционно, но и семантически, становясь источником экспрессии.

Первая строка "Духовного паровоза"дает простор для самых широких ассоциативных ходов:

Не след лежать столбом, папа;
Не след охотиться на коз. (7)

"Лежать столбом" - фактически оксюморон, употребленный в противовес привычному "стоять столбом". Словосочетание имеет здесь по меньшей мере три грани смысла. Во-первых, это антитеза к строке более ранней песни БГ "Миша из города Скрипящих статуй" ("Треугольный пик", 1981 г.) - "Стоять столбом - это движется он" (8); если иметь в виду, что "стояние", "статуя", "стол" и т.п. могут быть связаны с идеей смерти как остановки времени, то "лежать столбом", таким образом, выражает неготовность "папы" перейти к более совершенной форме бытия. Во-вторых, в различных мифологиях столб символизирует Мировую ось, и - образ БГ связан с утратой мира. И в-третьих, выражение может поэтому служить метафорой шлагбаума.

"Охотиться на коз" (т.е. "черную дичь", дающую только мясо, но невозможность проявить охотничье искусство - в отличие от "красной дичи") может означать и жизнь косную, целиком идущую на жизнеобеспечение.

Применение просторечно-усеченной формы "не след" не случайно. БГ не мог не учитывать звучание слова "след" как существительного, сопряженного с целым рядом иных ассоциаций. Прежде всего, "след" часто связывается с понятием "следа на земле", земной жизни, но именно в прошедшем времени - и тогда "не след" означает неготовность оставить "прах земной" в прошлом.

Вторая строка и в прямом смысле высказывает достаточно, чтобы не искать подтверждения в символических аллюзиях:

Пора себя спасать, папа, - спасать себя всерьез. (9)

Путь к спасению назван в третьей строке:

Где твой третий глаз, папа, - я твой духовный паровоз. (10)

"Третий глаз" - понимается как способность видеть незримое, перейти к более высокому уровню бытия. Вопрос, естественно, риторический, вроде пресловутого "где твоя сознательность?" - но строка в целом не есть вопрос и ответ. У "папы" ответа нет, и герой сам предлагает выход, готовый послужить двигателем на пути к спасению.

Во втором терцете БГ иронически развивает интонацию родительских внушений - только в "перевернутой" ситуации: сын взывает к родителю. Воспроизведено даже сакральное "не доводи меня до слез". Но это не слезы безысходности - они могут оказаться и очистительными. Так что не совсем риторическими выглядят строки:

Господи помилуй, папа;
Я - твой духовный паровоз. (11)

Надо полагать, символом духовного руководства сделан именно паровоз в силу своего свойства тянуть за собой вагоны, то есть некую пассивную сущность. От прочих "железнодорожных реалий" образ освобожден - за исключением звукоподражательного рефрена "у-и! бум-бум-бум", спетого на диске, но не включенного в печатный текст. Возможно даже, что это не только имитация гудка и стука колес, но и вариация просторечного выражения "ни бум-бум". Оно тоже характеризует пассивность "папы", за которого герой берется быть вдвойне активным.

Заметно некоторое сходство с поездом из пастернаковского стихотворения "Сестра моя - жизнь": поезд символизировал освобождение, духовное раскрепощение героя. Но это не буквальное заимствование: БГ, в отличие от Пастернака, ничуть не увлекается импрессионистическими деталями, его интересует "снятый" смысл привычных вещей.

Ближе всего к пастернаковскому слиянию поэта с поездом оказывается К. Кинчев - лидер группы АЛИСА (микроцикл из альбома 1996 г. "Джаз"). Песни "Перекресток", "Камнепад", "Поезд" несут в себе элемент игры, которая нередко становится для его лирического героя спасительным укрытием.

В этой мрачной игре можно различить два уровня, или этапа. Первый - это манипулирование атрибутами культуры и субкультуры, вводящее то в асоциальность, то в язычество, то и вовсе в сатанизм, не всерьез, а просто поэт "доигрался" (ср. признание самого Кинчева: "Но я сам себя поймал в эту сеть" (12), "В чарах порчи лечу в луче" (13)). Второй слой - это "театр для себя", в котором нет и не может быть зрителей, а персонажитолько маски, которые беспрестанно меняет хозяин. Их великое множество - и, заплутав в чужих обличиях, автор обнаруживает, что собственное лицо потеряно. В этом втором слое он уже не идет напролом, но и не плывет по течению, а нащупывает некий путь "поперек". Символом этого пути и становится поезд, уносящий как от трафаретной обывательщины, так и от фантастических нагромождений, скопившихся еще на первом уровне.

В произведениях на эту тему звучат и символические, и импрессионистические мотивы. Назовем прежде всего оригинальную интерпретацию креста ("Перекресток"), подразумевающую связь и с высшими силами (по вертикали) и с духовным опытом единоверцев (и по горизонтали). Когда поэт с ними не стыкуется, и возникает образ упущенного поезда:

Но я был неправ -
Это странно.
Кто-то успел -
Ну и ладно.
Я опоздал, или поезд потерял вокзал,
или я все давно забыл...

То есть этот отсутствующий поезд мыслится примерно таким же союзником и спасителем, как у Пастернака, и обреченность - от опоздания на него.

Схожая ситуация отслеживается и в "Камнепаде":

Одинокий вагон,
Молчаливый вокзал,
Утонувший в дожде перрон.
Я кажется, опоздал... (14).

Иначе говоря, спасительный поезд тоже представлен отсутствующим лишь потенциально. Мучительные блуждания героя, казалось бы, завершаются в стихотворении "Поезд". Однако поезд, который должен привести к более гармоничному бытию, идет "не туда":

Мой поезд идет не туда,
Куда отправили его,
Но я не нажму на тормоза
И даже не прикрою окно...

Герой предпочел дорогу цели:

Я выбрал звуки вместо нот,
Я заменил огонь на дым...
И я не знаю свой маршрут,
Хотя дорогу правил я...

Поезд "двинулся" в направлении, противоположном Пастернаку, у которого он появлялся как впечатление и перерастал в символ. В рок-поэзии, как видим, он обычно уже предстает символическим странником, а по ассоциации обрастает импрессионистически острыми деталями.


ПРИМЕЧАНИЯ

(1) Фрейд З. Толкование сновидений. М., 1997. С. 279.

(2) Пастернак Б.Л. Собрание сочинений: В 5 т. М., 1989. Т. 1. С. 433.

(3) Там же. С. 55.

(4) Там же.

(5) Гребенщиков Б. Песни. Тверь, 1997. С. 309.

(6) Там же. С. 382. Трансформация рельс - мотив нередкий в рок-поэзии. Так, А. Васильев (группа СПЛИН) в песню "Невский проспект" вводит образ сходящихся рельс:

Твой поезд ждет на том вокзале,
Никто не ждет меня в Зазеркалье,
Меня уносят, ведут ко дну
Две рельсы, что сошлись в одну.

(7) Там же. С. 391.

(8) Там же. С. 74.

(9) Там же.

(10) Там же.

(11) Там же.

(12) Константин Кинчев: Жизнь и творчество. Стихи, документы, публикации. СПб,. 1993. С. 93.

(13) Там же. С. 114.

(14) Там же. С. 139.