Все праздношатающиеся за кулисами юноши и девушки, музыканты и их поклонники и поклонницы сбежались к нашей гримерке и, заглядывая в дверь, подсматривали, как и во что мы наряжаемся для нашего первого шоу.

В те годы понятие о шоу на рок-концерте и о сценических костюмах было абсолютно конкретным, и мало кто отваживался отступить от канонов, определяющих поведение рок-группы на сцене и ее внешний вид. Внешний вид - длинные волосы, джинсово-рвано-заплатно-просторные одежды, или широкие белые рубахи, приталенные, разумеется, - довольно известный стандарт семидесятых переполз и в восьмидесятые. Рокеры вообще, в массе, не отличаются гибкостью и быстротой мышления, и в их костюмах это было тогда очень заметно, как, впрочем, и сейчас. Сценическое шоу заключалось, в основном в принимании певцом вычурных "красивых" поз, а поскольку специально заниматься пластикой рокеры считали ниже своего рокерского достоинства, то эти позы, порой, получались очень неплохими - стремясь сделать "красиво", неуклюжие волосатые парни иногда двигались настолько забавно, что с профессиональной, в смысле пластики, точки зрения, это было очень неплохо. В целом же все выглядело неталантливой пародией на западные группы среднего уровня, знакомые только по фотографиям и записям пластинок. Ну и, конечно, апогеем шоу для всякой хоть немного уважающей себя группы было падение гитариста на колени в особо патетических местах и игра на гитаре в этом положении, прогнувшись в спине, и с головой, закинутой назад. Особый попс был, если длинные волосы гитариста при этом доставали до пола. Кое-кто накладывал и грим на свои бледные лица, но ежели уж до такого доходило, то непременно за образец бралась группа "Кисс", и никаких других вольностей никто себе не позволял.

И вот теперь, привыкшие ко всему этому безобразию, фаны самопальных рокешников с удивлением взирали на Цоя, на его кружева, кольца с поддельными бриллиантами, на вышитую псевдозолотом жилетку, на его аккуратный и изысканный грим, совершенно непохожий на грубо размалеванные рожи хард-рокеров, и на Франкенштейна, в которого Марьяша превратила меня с помощью грима, лака для волос и объединенных гардеробов ТЮЗа и Госцирка.

- Мудаки какие-то, - говорили, кивая в нашу сторону, особенно принципиальные хард-рокеры и заглядывали в соседнюю дверь. Соседняя дверь вдруг резко открылась, оттеснив любопытных к стене коридора, и из дверного проема гуськом, глядя друг другу в затылок, вышла бодрыми деловыми шагами группа под управлением Александра Давыдова - все, как один, в аккуратненьких голубеньких рубашечках, темненьких узеньких галстучках и в черных очечках. Группа направилась к роялю и, обступив его, по команде Давыдова, начала распеваться гаммой до-мажор. Это уже было совсем против правил, установленных здесь любителями "тяжеляка", и подрывало основы и престиж "настоящего нашего рока, который в кайф" так, что хард-рокеры, обозвав новоявленных певцов "эстрадой сопливой", забились в маленький загаженный туалет и закурили там папиросы с марихуаной. "Бу-бу-бу", - неслось оттуда еще долго, - "Не в кайф... не по кайфу... найтать... ништяк... в кайф..."

Пришел Коля Михайлов и сказал, что через десять минут мы должны начинать. Все было готово, и все были в сборе - Борис уже сидел в углу сцены с настроенным магнитофоном и заряженной фонограммой, Фан был готов к бою и стоял за левой кулисой с бас-гитарой, Дюша в плаще и широкополой шляпе шевелил пальцами, готовясь наброситься на рояль, и мы с Витькой, завершив последние приготовления, подошли к выходу на сцену, потом, заметив, что занавес опущен, вышли и спрятались за колонками.

Поднялся занавес, и вышел на авансцену Коля Михайлов, исполняющий обязанности конферансье. "Молодая группа... первый раз у нас... будем снисходительны... КИНО...", - так он говорил с залом минуты три, потом повернулся и ушел за кулису. В ту же секунду за этой кулисой раздался дикий, нечеловеческий, страшно громкий вопль: "А-а-а-а!!!...". Это была моя режиссерская находка. В зале засмеялись. Орал за кулисой Дюша - у него был очень сильный высокий голос и достаточно большие легкие, так что, продолжая страшно орать, он медленно вышел на всеобщее обозрение, прошел по авансцене к роялю и, еще стоя, крича и вращая глазами, ударил по клавишам. В этот момент Борис точно включил фонограмму, я, Витька и Фан появились на сцене из-за колонок и заиграли самую тяжелую и мощную вещь из тогдашнего репертуара:

Вечер наступает медленнее, чем всегда.
Утром ночь догорает как звезда.
Я начинаю день, я кончаю ночь.
Двадцать четыре круга - прочь,
Двадцать четыре круга - прочь,
Я - асфальт!
Я написал письмо от себя себе,
Я получил чистый лист, он зовет к тебе.
Я не знаю, кто из вас может мне помочь.
Двадцать четыре круга - прочь,
Двадцать четыре круга - прочь,
Я - асфальт.
Я - свой сын, свой отец, свой друг, свой враг.
Я боюсь сделать этот последний шаг.
Уходи, день, уходи, уходи в ночь!
Двадцать четыре круга - прочь,
Двадцать четыре круга - прочь,
Двадцать четыре круга - прочь,
Я - асфальт!..

Тридцать положенных нам минут мы работали как заведенные. Перерывы между барабанными партиями песен на фонограмме составляли в среднем семь - восемь секунд, а Борис не останавливал фонограмму, боясь выбить нас из колеи. И правильно делал - концерт прошел на одном дыхании. Зал, правда, по-моему, совершенно не понял сначала, что вообще происходит на сцене, - настолько группа КИНО была непохожа на привычные ленинградские команды. Потом, где-то с середины нашего выступления, зал все-таки очнулся от столбняка и начал реагировать на наше безумство. Мы отчетливо слышали из темной глубины вопли нашего официального фана Владика Шебашова - "Рыба, давай!!! Цой, давай!!!" и одобрительные хлопки примерно половины зала. Остальная половина крепко уважала традиционный рок и была более сдержана в выражении восторга новой группе, но, как я понял, особенной неприязни мы у большинства слушателей не вызвали.

Фонограмма барабанов к заключительной песне "Когда-то ты был битником" была записана с большим запасом - мы планировали устроить небольшой джем, что и проделали не без успеха. Борис оставил исправно работающий магнитофон, схватил припрятанный в укромном уголке барабан, с какими ходят по улицам духовые оркестры, и с этим огромным чудовищем на животе, полуголый, в шляпе и черных очках торжественно вышел на сцену, колотя по барабану изо всех сил, помогая драм-машине. С другой стороны сцены внезапным скоком выпрыгнул молодой и энергичный Майк с гитарой "Музима" наперевес и принялся запиливать параллельно со мной лихое соло а-ля Чак Берри, и, наконец, сшибая толпившихся за кулисами юношей и девушек, мощный, словно баллистическая ракета, вылетел в центр сцены наш старый приятель Монозуб (он же Панкер). В развевающейся огромной клетчатой рубахе, узеньких черных очечках на квадратном лице и с еще непривычным для тех лет на рок-сцене саксофоном в руках, он был просто страшен. К тому времени Панкер оставил свою мечту стать барабанщиком и поменял ударную установку на саксофон, решив попробовать овладеть теперь этим инструментом. К моменту своего сценического дебюта он еще не освоил сакс, и извлечь из него какие-нибудь звуки был не в силах. Но оказавшись на сцене в разгар концерта (сзади - мы с Цоем, по левую руку - Б. Г. и Фан, по правую - Майк и Дюша), он увидел, что все пути к отступлению отрезаны, и так отчаянно дунул в блестящую трубку, что неожиданно для нас и самого себя саксофон заревел пронзительно чистой нотой ми. В зале от души веселились - такого энергичного задорного зрелища на рок-клубовской сцене еще не было. На подпольных сэйшенах случалось и покруче, но в строгом официальном клубе - нет.

Мы закончили, поклонились и с достоинством пошли в свою гримерную, услышав, как Коля Михайлов, выйдя на сцену, чтобы представить следующую группу, растерянно сказал:

- Группа КИНО показала нам кино...

- Таня Иванова вас убьет, - этими словами встретила нас Марьяша на пути к гримерке.

- Ну, вам дадут сейчас за такое бесчинство! - говорили знакомые и друзья, которые пришли за кулисы поздравить нас с дебютом. Но никто ничего такого нам не дал - улыбающаяся Таня Иванова продралась к нам сквозь толпу и, сияя, сказала, что мы молодцы и что она не ожидала такого веселого и бодрого выступления. И вновь, как и год назад в Москве, я подумал: "Никогда не угадаешь, что человеку нужно...".